Письмо с отсрочкой

 Какие глаза! Какая душа! И какой же заботливый и внимательный этот нечаянно, как будто по ошибке, прилетевший на Её скромную планетку мальчик, настоящий  мальчик-дождь. Впрочем, ей никогда не казалось, что он приносит капельки влаги… возможно, на её почве, так высушенной, уставшей ожидать прорывающегося снегопада, бурана или дождя, ведь их сокрушающая сила не проникала к ней, она превращалась в капельки, подобно тем, что скапливаются на цветах в утреннем сумраке. С тех пор навсегда они поселились не только рядом с ней, но и она как будто превратилась в некий цветок, такой наивный и смешной, легкомысленный и даже, временами, чуточку капризный. Заснуть уж было не по силам в те вечера, когда его согревающих рук не было у щеки. Тогда небосвод, каким бы он ни был, даже пусть и  в форме коровки, покрытой какими-то камешками, ей не был нужен, а уснувшие бутоны цветов, закрыв врата красоты, уже не могли утешить свою унывающую хозяйку. Рог месяца, уж было надевшего пижаму и ночной колпак, выскочил из постели, чтобы заглянуть к ней, убедиться, что не грустит… Как ни странно, ему нравилось порой побыть в роли дедушки для своей подопечной. Но он только покачал головой и повис, чтобы быть на всякий случай здесь, чтобы не подпустить к ней темноту, такую льстящую, дарящую легкий путь освободиться от всего, всего сразу…

    Но что же сделать? Что сказать ему? Да он и сам знает, каково остаться во вселенной одной, такой заброшенной и никому не нужной, такой сияющей для других, но одной…всегда одной…

  Звездные братья и сестры, будто век не видя друг друга, бежали навстречу, обнимались, а затем брались за руки и водили удивительные хороводы, вырисовывая фигуры скорпиона, рыб, весов и других невиданных существ мира.

   Воздух наполнялся частичками свежести, но на этот раз Она не замечала. Думала о нем…Похоже этот мальчик поступил нечестно, не сказав ни слова, унес покой с её планетки, с планетки, где до этого времени была её прибежищем и оберегом от зол и бед хаоса Вселенной…единственное уединенное  место, которое принадлежало ей по праву, да и дорогу туда знала она, никто другой не знал, не ведал секретного ключа к двери хрустального замка её счастья и благополучия, где так любила наслаждаться собой, всем своим неповторимым миром и собственноручно созданными небесными просторами.

    Как узнал? Как отыскал? Теперь и не спросишь… След его присутствия уже здесь поселилс, да только ей, будучи фанаткой идеальной чистоты, никак не удавалось словить этот самый след, который перепрыгивал, будто солнечный зайчик с лепестка тюльпана на листок кустарника, а оттуда – на окно, на крышу, и возвращался к солнцу…Неуловим, но такой безжалостный – напоминает о нем, превращая даже потаенное местечко в отражение его неземной красоты.

  Вместе было забавно просто наблюдать, просто быть, наслаждаясь минутой, превращающейся в жар-птицу, к которой  невозможно прикоснуться, боясь ,что можешь сгореть.

-Да нет, совсем не достойна его…сколько же вокруг неподражаемых красавиц… а я…размечталась, дорогуша…Больше не увидишь его и замок опустеет от ворвавшегося туда ветра-разрушителя…

   И тогда осмелилась она впервые попросить Вселенную только об одном, о том, чтобы он был счастлив хотя бы на другой планете, и больше  уже не скитался по другим, словно неприкаянный странник. И попросила, бросив слова на овевающий её личико поток… И автору неведомо, но, как будто её кто-то и услышал, и даже ответил.

  Вдруг ей пришла мысль написать письмо и выразить всё то, что чувствовала в этот вечер и оставить в замке…на случай, если всё же вернется:

    «Грусть постучалась и вошла, присела на моих ресницах. Зеркало, отражающее родные глаза из небесной бирюзы. Вздувающаяся штора, как будто вздыхающая в знак поддержки. Дивная рука поддержки, которую не ждешь и не знаешь, откуда она исходит, охватывая крылом плачущее сердце и охваченную бурей голову. Рассудок теряется, сдавая пароли стражнику. Зажмуриваюсь и провожу ладошкой по глади, прикасаясь к любимому образу, сотканному из мечты, надеясь почувствовать, где он, чем занимается, что думает.

  Темнота, выжидаю. И ярко-синий, даже темной бирюзы  осколок отчетливой формы сердца, разлетающаяся струйка сердец, небесных облаков, которые в тебе, но не достать, не прикоснуться, протянув руку. Спасибо за надежду. Чувствую и благодарю.

  Врата ресниц приоткрылись и вновь повторили полет в темноту, чтобы  уловить сердце поворачивающееся и превращающееся в планетку с верными спутниками на орбите.

  Что бы значило? Передаешь, что любишь или не оценил? Увидел или не разглядел? Задевают меня непрошенные пролетающие кометы: кто-плечом, кто зонтом, а я удерживаюсь, подобно клочку ткани, забытой на шесте для белья. Начинается гроза, заволакивают тучи, заманивая в тюрьму признаний. Сдаться или выстоять ради кого-то, чтобы созерцать занимающуюся зарю сквозь покачивающиеся ветви ели, высаженной родным предком в знак любви?

  Часы расславились, поэтому не знаю времени. Хотя, без них, немного легче, не знаешь, когда определенно нужно вставать, когда идти, встречаться с обитателями планеты, поливать свои ромашки под окошком..тогда не знаешь себя, не боишься уйти и не вернуться, не прозевать рассвет, потому что ты постоянно здесь,  в невесомости, будто ничего и не случилось. Не проси, не умоляй, не извиняйся, не бросай слова.. остановись на полпути и заметь, обернись и взгляни на того, кого не успел заметить… или не желал оскорбить грубым словом, не подумав, что простит кто-то всё, предавшись добру и отыграет роль, которую впредь не суждено исполнить с надрывом, во имя трепета, во имя «спасибо», улыбки самых главных в мире глаз. И увидишь, увидишь, что закружится рулетка жизни, кому-красное, кому-белое, кому-черное. Минутку, и постой со мной под плащом, заслонив от дождя, от луж, скатывающихся и уволакивающих с собой непонятные мысли и видения. Рассмеши, если заплачет перед сном…»

  Покинула замок, подперев дверь сучком деревца, отжившего скромную жизнь, служа оберегом тени для растений. И на прощание к кому-то сорвалось «Спасибо тебе! Прости за всё!»

А вдруг прилетит снова, как знать?

***

                          Посвящается всем, кто поверил в меня

Как-то решила ваш автор порисовать, хотя особыми способностями в этой области не обладает. Как говорят, она была художником от слова «худо» и ни на что и не надеялась. Но бывают моменты, когда чувств иначе как с помощью карандаша, грифеля или кисточки не выразить, а слово теряется в поисках эпитетов и метафор, чтобы передать краски состояния души. Язык оказывается не таким насыщенным и сочным на определения и сравнения, как казалось когда-то. И  тогда приходят на помощь фантазия и чистый лист, будто просящийся на руки котенок. Но что же нарисовать? Что-то огромное или крошечное? Предмет или эмоцию?

«Нарисую-ка любовь, которая поселилась внутри и преображает всё вокруг!» - воскликнула она и тут же осеклась, - «Ну и придумала… как же это сделать, любовь же необъятна, непередаваема»… «Да ещё с такими данными только и рисовать», - отозвался бормочущий критик, превращающийся на глазах в булькающего дядюшку-бульон.

И поддавшись воле сиюминутного порыва она начала рисовать, не отдавая себе отчет в пропорциях и фигурах, формах и линиях… Ведь любовь совершенна в любых ее проявлениях, как всегда Она считала. Слепо следуя своему убеждению, Она вычерчивала, не вымеряя и не присматриваясь, прорисовывала, не стыдясь, что кто-то ухмыльнется, взглянув на ее творение. На листке возникали барочные насыщенные орнаменты с изгибающимися листьями и стебельками растений, переплетающихся и образующих единое целое со своими внутренними гармонией и наполнением, содержанием, подчеркнутым в изяществе форм, известных ей одной. Вероятно, так бы никакому, даже самому смелому художнику-абстракционисту не пришло бы в голову такое, да так и нарисовать. Зачем марать краски и холст, спрашивается. А тем временем венки из цветов, будто отцветающая, но всё еще звучащая симфония весны, переходили в клубящиеся, пышные облака, которые будто барашки, то разбредались по полю, что не собрать и не дозваться, то сбивались в тесный круг, как будто, наконец, отыскали самую вкусную траву на лугу. … Что же дальше? Задумалась Она и уж было хотела забросить всю эту нелепицу, как забрела в храм собственной души, где обнаружила к огромному своему удивлению взошедшие фиалки цвета морской волны… Какая прелесть! И кто же забросил столь нежные цветы в ее мир, кто дал приют им здесь, посреди шиповника, лилий и роз, кто доверил ей такое сокровище? И не успела Она удивиться, восхититься чудесными цветами, как с ней заговорила пронзительным голоском девочка, совсем еще кроха, но с не по годам умными глазками.

- Удивительно небо, правда? – проговорила, будто пропела слова девочка и, отряхивая фиолетовое  платьице, взяла ее за руку.

Она же опешила от неожиданности и удивления: слишком много происшествий для одного, казалось бы, короткого дня пришлось пережить. Она пристально изучала, с неподдельным скепсисом и любопытством чудную девчушку. Русые волосики, подхваченные широкой голубой ленточкой, коротенькое платьице, будто фонарик распустившегося колокольчика, сандалии на ножках. Вроде бы ничего необычного. Но эти доверчивые глазенки, которые неотступно следили за каждым движением, взглядом и жестом, эти чуть розоватые щечки и… было что-то в ней родное, такое милое, что не передать словами. И поначалу наш автор даже улыбнулась, но скрыла это от девочки, как ни странно, чтобы не показаться несерьезной, тетушкой-кряхтелкой весьма преклонных лет. Трепетная и светлая, наивная в неподдельной простоте, она была поистине исключительной фиалкой посреди снежных красавиц ее сада.

- Небо? Ах, да.. , - только и успела промямлить Она. И подумала, как сложно порой сказать что-то незамысловатое о том, с чем сталкиваешься каждый день.

- Оно такое непредсказуемое, такое мудрое, такое живое! – с восторгом воскликнула девочка-фиалка и аж подпрыгнула, будто могла дотронуться до тучки ручонкой.

Она же несколько вскинула бровью и промолчала, заключив про себя, что не стоит разрушать идиллию, в которой живёт эта мечтательница…

- Ты только посмотри, посмотри, сколько здесь всего можно увидеть! – указывая пальчиком и призывая приглядеться, сказала фиалка.

Что оставалось? Она присмотрелась… и вправду, увидела всю себя, свою жизнь и ту радость, которая переполняла от мысли о любимом человеке.

Кружащиеся пары мотыльков. Орава неумолкающих кочующих комедиантов. Охапки цветов. Кошачья мордочка. И сердце. Возможно, его сердце, как напоминание о том, что будет длиться всегда.

Поддавшись размышлениям и эмоциям, Она не заметила как они с фиалкой взявшись за руки приблизились к холму и улеглись в ароматной гуще нескошенной травы, которая будто обнимала, нашептывая речи сновидений.

Беззаботно и непринужденно, вот так, отрешившись от дел, лежать и воображать, что прикасаешься к небу. И как нам забывается это ощущение, ощущение полёта? Разве можно так жить?

Девочка фиалка вглядывалась в выражение моих глаз, будто бы пытаясь что-то прочесть. Я же спросила у нее, о чем мечтает девочка-фиалка.

- Мечтаю… м-м-м… мечтаю подарить всё, что имею, кому-то очень дорогому… - сказала она, снова взглянув на облака.

- А как же ты? Как ты будешь жить дальше, ведь у тебя тогда ничего не останется? - не отставала я со своими глупыми расспросами. «И черт же дернул меня за язык», - крутилось в моей голове. «Почему ты не можешь чуть помолчать?»

Но девочка не смутилась, а уверенно ответила, прямо как прописную истину, которую изучают в детском саду:

- Если ему всё подарю, то он станет счастлив. Тогда я тоже буду счастлива…за него и за себя. И мир уже будет не только мой, а наш. Здорово…да?

«Неумолимо просто и гениально. Элементарно, Ватсон! А ты думала, гадала, изобретала… И маленькая фиалка знает разгадку тайны счастья»

Подошло время расставания, которое, пожалуй, самое печальное из всех существующих времен, имеющихся в арсенале человечества. Я твердо пообещала девочке-фиалке, что не покину ее и по возможности буду чаще к ней наведываться, что исправно исполняла в дальнейшем. Она ничего не ответила, только сильнее сжав мою руку в кулачке.

В грустные вечера она появлялась с чашкой какао и просила спеть песенку или рассказать сказку, отчего становилось и мне как-то теплее (от какао ли?), а комнатка превращалась в царство добра и света. Когда становилось не по себе в бессонные ночи и сердце изнывало от тревог, она приходила без стука и приглашала полетать над спящим городом мечты, вытягивая меня за руку и не давая промолвить и слова.

А  перед пропастью отчаяния она шептала, что кто-то меня ждет, и спасала от нахлынувших слез и обид (но почему не сказала, кто, кто он?)

И, что совсем удивительно, когда была хорошая погода и хотелось закружиться в вальсе от радости, она возникала передо мной в облике бабочки или майского жука, непонятно как успевшего примоститься у меня на коленях (думала, не узнаю…как бы не так!).

…Рисунок совсем некудышний, выбросить пора. И на что это, скажите мне на милость, похоже? Небо. Неужели небо? Небо. Мечта.

С той поры Она чаще вглядывалась в небо, задавала ему досужие вопросы и, не поверите, получала на них ответы.

Незабудка

По утрам Она любила порхать по саду, с тщательностью выискивая распустившийся за ночь цветок, который источал шелковистый, как тончайший лепесток розы, аромат, пока не приторный в своей насыщенности. Может быть, поэтому он никогда не дурманил, не кружил голову, ведь был совсем чист и невинен. Она порхала, спускаясь по невидимой лестнице то на гладиолус цвета огня, то на алую розу, то на белую гвоздику-невесту, чтобы вдохнуть – и отлетала, наслаждаясь вдоволь цветочной пыльцой. Почему-то Ей особенно нравилось заглядывать в знакомый палисадник, ухоженный и прибранный заботливыми хранителями памяти о любимом человеке. Жаль, Она не догадывалась о безграничной силе любви, которая нашла прибежище в цветах, кустарниках, корзинках с высаженными ландышами… но чувствовала, что здесь всё дышало пузырьками вечности, излучая какую-то особую нежность и удивительно притягательный уют.

Однажды, попрощавшись с важной и разряженной с самого утра георгиной, не успела Она залететь в палисадник, как встретила вездесущую и любопытную стрекозу. И как же ни кстати! Наверняка говорливая стрекоза не даст подумать в завораживающей тишине. Гостья не торопилась покидать приветливое местечко, занявшись утренним туалетом, умываясь, прихорашиваясь, оттачивая кончики лапок и подгибая трафаретные крылышки, которые сверкали на солнышке розовым глянцем. Стрекоза то поворачивала головкой, будто оглядываясь, осматривая окрестности в поисках достойного цветка, то

упрямо разглядывала наряд незнакомки ярко-зелеными глазами-бисеринами с очками коричневого отлива, то внезапно подгибала крылья, будто пробуя взлететь, но не отваживаясь. Что-то её удерживало, о чем-то ей нужно было побеседовать, чем-то поделиться… Наконец, иностранка решила заговорить:

- Уфф, притомилась, хорошо бы передохнуть. И эти осы-толстухи. Замучили докучливым жужжанием, и эти мухи… Кошмар. Проходу от них нет. Послушаешь бесконечные их бурчание, пересуды, сплетни и голова кругом идет…

- Доброе утро!!- неожиданно мелодично прожурчала Она,- рада Вас видеть. Вам здесь нравится? А я обожаю этот островок любви!

- Вам, молодым, в таких нарядах только любовь и подавай, - просипела пожилая стрекоза.

- Нет, нет. Я не это имела в виду, - смутилась прелестница и умолкла.

- Как бы ни так!! Будь осторожна, деточка, а то обожжешься на всю жизнь… Ох, время есть, да и затишье, тенек… Расскажу тебе историю, которую услышала от сестры из дальних краев и заодно немножечко передохну на дорожку. Ну, слушай же и не перебивай старушку-стрекозу.

…Резвые морские волны плескались о прибрежные серые камушки, будто одаривая их озорным настроением необыкновенного, не похожего на других, дня, сулящего новые приключения.

В полуденных щедрых лучах солнца обычный на вид песок на глазах превращался в золотистую фольгу от конфеты, а песчинки, казалось, становились невесомыми и витали в воздухе мельчайшими частицами драгоценного металла. Небо, оставаясь на неприступной высоте, подрисовывало цветным карандашом мельчайшие детали и штрихи своего портрета, как будто завидуя безупречной голубизне глади моря, которое беззаботно подбрасывало и ловило волны, словно мячики в ловких руках жонглера. Вдоль побережья протянулась строгая белоснежная линия домиков-карликов, напоминающих скопление галок, жмущихся друг к дружке на небольшом затерявшемся островке бескрайней суши.

Уставшие от повседневных забот и чаяний, обитатели мегаполисов приезжали сюда, чтобы насладится дарами природы и, кому удастся, убежать от привычных дел, телефонных гудков, пресловутых благ цивилизации и равнодушия безликой толпы. Чувство благодати и покоя нисходили полуденным зноем на беззащитные домики и захватывали в такой желанный, теперь дозволенный плен умиротворения и долгожданных наслаждений. В такой час случайный приезжий не встретил бы на берегу ни семью со сворой весело галдящих и снующих туда-сюда детишек, ни гуляющую влюбленную парочку, бросающую камушки или мечтательно вглядывающуюся в небо, будто в поисках утраченного или разгадки нежданно-негаданно приобретенного. Сколько ног, счастливых и не очень отдыхающих сковывали цепями следов влажный песок, а пенящиеся волны, возвращаясь к родным местам, заботливо смывали отметины прошлого, приоткрывая местечко для надежды на будущее…

На пустоши безмолвного простора откуда ни возьмись появился малыш в развевающейся белой рубашонке, устремляющий компас горящих глаз в окружающий мир. Странно, но ребенок был совершенно один-одинешенек среди безмолвных насыпей, как выброшенная морем отполированная ракушка. Светло-русые волосы напоминали колосья пшеницы, а грустные глаза, которые не могли сравниться по своему неповторимому оттенку ни с одним редким камнем на земле, были незабываемы. Казалось, малыш не ведал страха, смело ступая ножками по песку, играючи перепрыгивая нахлынувшие водные потоки, оббегал их и бросался навстречу шальной стихии. Иногда одинокая слеза невзначай скатывалась по пухлой щечке, иногда непроницаемая тень ложилась на открытое и искреннее личико, а временами мальчонка пускался по течению ветра, вытягивая ручонки самолетиком, набираясь силы в свободном полете чайки. И слезы, и смех, и печаль он делил с целым миром, пожалуй, единственным, что у него тогда было. Подобно страннику во времени, он шел через пустыню, сотканную из разводов барханов, шел, чтобы идти, чтобы прийти к своей вершине, чтобы камнем лечь у ее подножья и когда-нибудь превратиться в величественную гору.

Прислушиваясь к шелесту пальм, будто кивающих, провожая затерявшегося прохожего, малыш напевал песенку, чтобы утешиться и отблагодарить тех, кто встречался на пути за приют, за привет и за тепло, за прощанье и за доброе слово… И вдруг лучистая точечка послала ответ могучему светилу, как будто сказав «спасибо» за неустанные заботы о приникшей к его плечу сироте. Малыш поспешил на то место, откуда исходило свечение, побуждаемый безотчетным любопытством и интересом обнаружить чудо, к которому шел через тернии, сбивая в кровь пятки, преодолевая жажду и яд от укусов случайных змей, залечивая раны от шипов и цепких колючек приветливых и обворожительных цветов.

Награда или утешение? Подойдя поближе, мальчик среди сотен тысяч, миллиардов однообразных песчинок различил крохотный переливистый камушек. Сколько праздных обывателей, отдыхающих и путников втаптывали себя в зыбкий берег и уходили в забытье, не замечая скромного цветения лучистого камушка, терпеливо превращающего каждую грань в радугу, чтобы подарить ближнему на память? Глубокий и прозрачный, как источник ключевой воды, темный, как смола, с прожилками фиалок в ночи, днем он улыбался, наряжаясь в праздничное убранство васильков, а на закате грустил, провожая, быть может, последний день синеокой планеты Земля. Скорее, это была она, потому как умиляться и слушать, внимать окружающему миру и печалиться в унисон с ним так, как это делала она, никому не было под силу. Да, это была безымянная незабудка для всех и никого.

Взяв её в ручки, как мать сонное дитя из колыбельки, малыш пристально и умиленно поглядел на камушек и приветливо улыбнулся. Доброе от природы сердце не позволило ему оставить незнакомку обделенной вниманием. В знак признательности Она отблеском отразила в себе грустные глаза малыша, вызвав улыбку на его пухлых губках, и решила больше никогда не покидать его, находясь всегда рядом, поблизости, преображая утренний свет, дождь, молнию, что угодно, лишь бы сделать его счастливым.

Случайность ли, что разговаривали они на разных языках? Ведь не отыщется настолько богатого языка, чтобы выразить то, о чем они говорили и понимали с единого взгляда. Капли мысли, эмоции, впечатления и настроения скатывались из двух сосудов, соединяясь в одной реке, равномерно наполняющей изящную чашу. В момент, когда в душу приходила незваная иссушающая жажда, они осторожно, чтобы не расплескать, не забыть о пережитом, горсточками черпали терпение, благодарность и спокойствие из общей фарфоровой чаши.

Стоило закрасться страху в щели просторного покоя души, как радужная улыбка печальных глаз в зеркале ее души, освещали предстоящие закоулки совместного пути, вселяя уверенность, несокрушимую веру в лучшее.

Впредь малыш боялся потерять ее и, одновременно, боялся произнести слово «моя», дабы не отнять запредельную свободу, которой она трепетно дышала совсем недавно. Дни напролет они проводили вместе: мечтали, удивлялись, рассуждали, летали под невесомыми облаками… Земной шар, кажется, вращался вокруг них быстрее, открывая новые тайны, секреты и явления, показывая, что и тень пятниста.

Потеряв намеченные ориентиры, время утратило привычный смысл. Оно покорно отступило, как верный пес, свернувшийся у двери хозяина и выжидающий некого знака. Встреча у кромки сонного моря, приближение колесницы светила, восхождение вслед за ним, взявшись за руки… его улыбки, ее смех… и снова вечерние зори, прощальный поцелуй апельсинового солнца, скатывающегося с небосклона, прохлада бриза и прогулки по лунным дорожкам. Час расставания, скрашенного нелепой шуткой, и взор вслед, словно прощались навсегда, только не до завтра.

Вечерами, возвращаясь к себе, он погружался в думы, которые приводили выжидающие страхи, угрызения совести за минувшие ошибки, подтачивающую силы тоску, скребущую грусть, заставляющих сердце сжиматься, спугнув сон, будто притаившуюся в сумерках пташку… Тем временем, для одной души она посылала целые россыпи голубых отражений лунного света, вкладывая в них веру и надежду, саму себя, отдавая безвозмездно то, что была уверена, должна. Порой, вдали от него, она теряла смелость и заразительную энергию, умирая на сотые доли секунды, но неизменно возрождалась, окидывая лучистым взглядом оправляющийся после дремы мир: смутно чувствовала, что удерживал он, протянувший нить от себя и опутавший сердце навеки…

Сезон отдыха близился к финальному аккорду, торопясь уступить место лиственной поре труда и плодородия. Многие в последний раз приходили полюбоваться на гребни седовласого моря, погреться в лучах отцветающей астры солнца, загадать желание обязательно вновь возвратиться и захватить диковинку как напоминание о проведенных деньках. Неисчислимым приливам посетителей не было ни конца, ни начала. Беспощадные следы человеческих ступней, будто сговорившись вытоптать оставшееся живое, покрывали плотным слоем пляж, стирая налет вчерашних встреч и пророненных слов.

Она грустила с утра как никогда, разрываясь на бумажные кусочки страданий. Неторопливая волна подошла и смыла и их … оставалась секунда на краю мира.

Милая девочка побежала на её зов и прыгнула в захватывающие и ласкающие воды, плескаясь и вскрикивая от восторга, призывая родителей взглянуть на нее. Поддавшись тревоге потерять из виду ребенка, отец поспешил к дочери, тяжелой поступью вымеряя бороздки образовавшейся на пляже каши. Догадывался ли, что так бездумно прервет чью-то незаметную жизнь?

Один шаг. Один взгляд. Одна улыбка. Не уберег. Васильковые осколочки превращались в песочную пыль у колен малыша, отдавая последнее, что было, как и мечтала.