Как много мы знаем о себе? И возможно ли познать себя? Какими мы были в детстве?

Данный рассказ был основан только на моих личных воспоминаниях, которые непослушно сплелись и не дали пойти по пути разумного... Как всегда, не я вела рассказ, а рассказ вёл меня. Тем не менее, закончился он так, как было на самом деле, закончился, как это необходимо. Хочется посвятить его одной девочке, которую очень люблю и стараюсь уберечь.

***

С рождения она помнила себя, будто созерцала происходящее на кинопленке, записанной заботливой рукой ещё до ее появления на свет. Любящим отцом или неизвестным оператором? Проблески, темные пятна и неожиданные вспышки… Всего и не упомнить… Первым всегда приходит чувство некоего просветления, иллюминации и трепетно взлелеянного желания внимания, чтобы щедро поделиться тем немногим, что было внутри существа, созданного, чтобы нести, дарить и отдавать без остатка.
Сама того не осознавая, она была ангелом, сошедшим с перистых полей облаков, будто белоснежная пушинка спустившаяся из неоткуда, для того… для чего она не смела представить. Сложились усталые крылья, незатейливый их блеск утих в  головокружительном, завораживающем полете. Притаился на кромке ската крыши,  подобрав с босых ножек белоснежный подол платья – передохнуть и понаблюдать за  людьми,  наивными в своей беспечности. Блуждающий взгляд останавливается на одном из окошек многоэтажек.. седьмой этаж..
Горящий ночничок на небольшой прикроватной тумбе. Абажур слегка наморщился, скособочив края от пролитых восковых слез тоскливых вечеров, уподобившись умудренному, уставшему от забот грибу. Уголок уютного покрывала слегка отогнут конвертом на необъятной, но, увы, обреченной на пустоту, кровати. Дверные створки плотно притворены, и, будто отгораживают от захватчицы-темноты. Светлинки насупившегося ночника пробиваются сквозь тьму наступающей на город ночи, входящей в свои полноправные владения, чтобы почить на усыпанной звездами перине, предусмотрительно взбитой и хорошенько высушенной за день.
В спаленке, словно воробушек, притаилась маленькая девочка, совсем еще крошка. Детям давно пора спать, посапывая курносыми носиками. Окошки-иллюминаторы дома, словно разноцветные квадраты из учебника геометрии, погасли, утаив загадку судеб. Остались только самые приглушенные. Возможно, чтобы кто-то посмотрел и загадал заветное желание, свое желание на завтра. Она же не наблюдает, не видит, ведь увлечена книгой о жертвенных японских самураях. А страх, выжидающему тигру, бесшумно ступая на мягких подушечках лап, наводит пугающие глаза на нее… Не одолев глухой в своем молчании  стены, он невидимой дымкой пробирается через оставшуюся щель под прикрытой дверью, не оставляя показаний на термометре, что распустился ромашкой на двери. Ожидание набирает неумолимый бег, то замедляясь, чтобы обернуться в поисках соперника, то вырываясь вперед, дабы навсегда выйти из колеса безумной гонки.
Благородные и отважные самураи отчаянно сражаются на книжных просторах, но исход поединка ясен – повержены, стерты с листа знакомого рассказа. А история растворится с заветных страниц забытой книги. Дедушке-сну не удается подступиться и приласкать маленькую непоседу. Она борется с собой, пробивая, подобно самураю, мечом натягивающуюся вокруг нее серебристую паутинку снов и грёз.. Не уснуть, ведь нужно дождаться счастливого прихода кого-то родного, кого ни за что не хочется потерять. Дремлет пушистый кроха-котёнок, свернувшийся рожком подле ее руки, стойко удерживающей книгу, испещренную иероглифами и картинками. А значит, теплится рядом жизнь… НЕ одна. И уже не страшно, ничего не страшно. Иногда она отводит взор от книги и пристально вглядывается в пустыню застланного покрывала и темноты, которая вот-вот сорвет оковы и доберется до нее, поглотив в свою пучину.
Страх. Ожидание. Тьма. И сон. Ни души, чтобы утешить. Борьба против стражников ночи становится невыносимой для ребенка, нежного птенца, который дрожит от внезапно разыгравшегося жестокого ветра, норовящего выбросить его из гнезда. Прищуривает глазки-бусинки. Где же родительское крыло?А может, никто и не вернется? Что же тогда?
Настойчивый гость, сон, врывается без стука и посыпает белой пудрой веки, утяжеляя их и заставляя улететь на облаке  вслед за желтой книгой, превратившейся в чудесную  лимонницу, вслед за фантазиями от докучливых штыков вопросов и клыков зверей городских джунглей, подстерегающих, желая разорвать на клочки.
Мгновение. Щелчок выключателя. Свет погас. Тишина. Мрачные и лишенные смысла, пустые предметы, Чужие. Дверь открыта. Не дождалась. Поздно уже.
 

Дружба...Что в слове этом заключено?

Oliver Goldsmith.
The Bee.Essays.

Essay XXXVI.

On Friendship.

                        

О дружбе

Едва ли существует еще одна тема, столь обильно описанная и столь мало осмысленная, как тема дружбы: повинуясь велению некоторых, эта добродетель, вместо того, чтобы преуменьшать  страдания, становится источником любого беспокойства. Предприимчивые такого рода, ожидая слишком многого от дружбы, нарушают связь, и высвобождая нити, находящиеся слишком близко, наконец, обрывают их.

Почти все из наших романистов и новеллистов относятся к такому типу людей: они убеждают нас в наличии дружбы, поддерживать которую впоследствии мы признаем невозможным; таким образом, этот подсластитель жизни со своим сводом правил, в конечном итоге,  признается недоступным или сложным. Безусловно, что лучший способ взращивать данную ценность – это позволить ей в некоторой степени самой формировать себя; сходство мыслей и учений, и иногда даже различие направлений интересов, обусловливают все те удовольствия, которые ими порождаются. Привязанность растет по мере ее развития; и два человека неосознанно обнаруживают, что их сердца согреваются обоюдной добротой, тогда как первоначально они стремились лишь к выгоде и совместным развлечениям.

Дружба подобна долгу чести; в момент же обсуждения она теряет истинное предназначение, и обретает самую неприятную форму обязанности. Отсюда мы приходим к тому, что те, кто обычно берется взращивать дружбу, сталкиваются, как правило, с тщетностью своих попыток. Такой круг бытия, при котором нас связывает зависимость, почти всегда не имеет дружественного характера; стороны втайне желают, чтобы время уделяемое каждой как можно больше было уравнено; и даже если они обладают добродетелью в высшей степени, то способны сохранить все привязанности к своему благодетелю только в час его падения. Увеличение числа обязанностей, которые возлагаются на такие умы, только отягощает их ношу; они чувствуют себя неспособными выполнить всю неизмеримость их долга, а их обанкротившиеся сердца учатся скрытому негодованию у руки, протянутой с просьбой о помощи и участии.

Платинус был человеком, который полагал, что богатые люди способны купить любое благо; а поскольку он не был обделен богатством, и имел ум, от природы склонный к благодетели, он решил окружить себя самыми достойными людьми. В числе его подопечных был Мусидорус, с умом, таким же добродетельным, однако обладающим меньшей гордостью, нежели его благодетель. Обстоятельства его жизни были, увы, таковы, что вынудили его склониться перед щедрыми подаяниями покровителя, и его можно было увидеть каждый день среди  числа тех, кто был одарен привилегиями и клятвами дружбы. Итак, в соответствие с обычным ходом вещей, он подумал, что было бы благоразумно принять дружбу; но, не смотря на то, что он отдал дань уважения, он не мог вручить еще и свое сердце. Желание привязанности разрушается в самых пустяковых случаях, и Плаутинус был достаточно опытен, наблюдая за мельчайшими действиями человека, которого он хотел бы назвать другом. Преследуя данную цель, он всегда разочаровывался; Мусидорусу было необходимо обмениваться сердечным теплом, о даровании которого Плаутинус, к которому обращались  с многочисленными мольбами, никогда и не подумал бы.

Можно с легкостью предположить, что неприятие нашего бедного, обладающего гордостью человека  было вскоре истолковано как проявление неблагодарности; и так, действительно, в общем понимании данного слова, и было. Где бы Музидорус ни появлялся, его считали неблагодарным человеком; он принял расположение, говорили, но все же дерзнул посягнуть на независимость. Случай, однако, оправдал его поведение. Плаутинус, когда благосклонность к нему судьбы переменилась, наконец, стал бедным, и это произошло тогда, когда  Музидорус впервые решил подружиться с ним. Он обратился к обездоленному человеку с предложением взять всё, что у него было; ведь он был обеспечен  под его покровительством, и, объединив свои таланты, оба, в итоге, вернулись к той ступени жизни, с которой был когда-то сброшен один из них.

К данной истории, взятой из современности, я хочу добавить еще одну, из писаний античного греческого писателя. Два еврейских солдата, во времена императора Веспасиана, совершили много совместных походов, и встречи с опасностями, наконец, вскормили союз сердец. Они были известны на всю армию как два друга-брата; они переживали и сражались друг за друга. Их дружба могла бы несмотря ни на что продлиться до самой смерти, если бы ни удача одного, которая уязвила гордость другого и выразилась в повышении в ранг центуриона, под предводительством Джона, стоящего во главе особого подразделения еврейских войск.

С этого самого момента их прошлая привязанность превратилась в самую лютую вражду. Они примкнули к противоборствующим группировкам, и испытывали свою судьбу в столкновении с противником. Так они жили в течение более чем двух лет, давая клятву во взаимной мести и разжигаемые непобедимым духом неприязни. Наконец, однако, та еврейская группировка, которой принадлежал обычный солдат, объединившись с римлянами, стала одерживать верх, и оттеснила Джона с его приспешниками к Римскому храму. История явила нам более чем одну картину ужасного пожарища этого великолепного сооружения. Римские воины собрались вокруг него; весь храм полыхал, и тысячи были заметны в огне его священного круговорота. Так сложилось, что теперь удачливый солдат увидел своего друга  на зубчатых стенах одной из самых высоких башен, который оглядывался в страхе и которого вот-вот поглотило бы пламя.  Вся его прежняя привязанность теперь возвратилась; он увидел близкого сердцу человека на грани погибели; и не в силах противостоять порыву, он бросился бежать, раскинув руки и взывая к своему товарищу прыгнуть с высоты и спастись. Центурион с высоты услышал и повиновался, и когда он сбросился с вершины башни в руки своего друга-воина, они оба пали жертвами на месте; один, раздавленный насмерть телом своего товарища, а другой был расплющен под тяжестью его падения.

Перевод на русский язык является авторским, единственным в своем роде на данный момент.