Дружба...Что в слове этом заключено?

Oliver Goldsmith.
The Bee.Essays.

Essay XXXVI.

On Friendship.

                        

О дружбе

Едва ли существует еще одна тема, столь обильно описанная и столь мало осмысленная, как тема дружбы: повинуясь велению некоторых, эта добродетель, вместо того, чтобы преуменьшать  страдания, становится источником любого беспокойства. Предприимчивые такого рода, ожидая слишком многого от дружбы, нарушают связь, и высвобождая нити, находящиеся слишком близко, наконец, обрывают их.

Почти все из наших романистов и новеллистов относятся к такому типу людей: они убеждают нас в наличии дружбы, поддерживать которую впоследствии мы признаем невозможным; таким образом, этот подсластитель жизни со своим сводом правил, в конечном итоге,  признается недоступным или сложным. Безусловно, что лучший способ взращивать данную ценность – это позволить ей в некоторой степени самой формировать себя; сходство мыслей и учений, и иногда даже различие направлений интересов, обусловливают все те удовольствия, которые ими порождаются. Привязанность растет по мере ее развития; и два человека неосознанно обнаруживают, что их сердца согреваются обоюдной добротой, тогда как первоначально они стремились лишь к выгоде и совместным развлечениям.

Дружба подобна долгу чести; в момент же обсуждения она теряет истинное предназначение, и обретает самую неприятную форму обязанности. Отсюда мы приходим к тому, что те, кто обычно берется взращивать дружбу, сталкиваются, как правило, с тщетностью своих попыток. Такой круг бытия, при котором нас связывает зависимость, почти всегда не имеет дружественного характера; стороны втайне желают, чтобы время уделяемое каждой как можно больше было уравнено; и даже если они обладают добродетелью в высшей степени, то способны сохранить все привязанности к своему благодетелю только в час его падения. Увеличение числа обязанностей, которые возлагаются на такие умы, только отягощает их ношу; они чувствуют себя неспособными выполнить всю неизмеримость их долга, а их обанкротившиеся сердца учатся скрытому негодованию у руки, протянутой с просьбой о помощи и участии.

Платинус был человеком, который полагал, что богатые люди способны купить любое благо; а поскольку он не был обделен богатством, и имел ум, от природы склонный к благодетели, он решил окружить себя самыми достойными людьми. В числе его подопечных был Мусидорус, с умом, таким же добродетельным, однако обладающим меньшей гордостью, нежели его благодетель. Обстоятельства его жизни были, увы, таковы, что вынудили его склониться перед щедрыми подаяниями покровителя, и его можно было увидеть каждый день среди  числа тех, кто был одарен привилегиями и клятвами дружбы. Итак, в соответствие с обычным ходом вещей, он подумал, что было бы благоразумно принять дружбу; но, не смотря на то, что он отдал дань уважения, он не мог вручить еще и свое сердце. Желание привязанности разрушается в самых пустяковых случаях, и Плаутинус был достаточно опытен, наблюдая за мельчайшими действиями человека, которого он хотел бы назвать другом. Преследуя данную цель, он всегда разочаровывался; Мусидорусу было необходимо обмениваться сердечным теплом, о даровании которого Плаутинус, к которому обращались  с многочисленными мольбами, никогда и не подумал бы.

Можно с легкостью предположить, что неприятие нашего бедного, обладающего гордостью человека  было вскоре истолковано как проявление неблагодарности; и так, действительно, в общем понимании данного слова, и было. Где бы Музидорус ни появлялся, его считали неблагодарным человеком; он принял расположение, говорили, но все же дерзнул посягнуть на независимость. Случай, однако, оправдал его поведение. Плаутинус, когда благосклонность к нему судьбы переменилась, наконец, стал бедным, и это произошло тогда, когда  Музидорус впервые решил подружиться с ним. Он обратился к обездоленному человеку с предложением взять всё, что у него было; ведь он был обеспечен  под его покровительством, и, объединив свои таланты, оба, в итоге, вернулись к той ступени жизни, с которой был когда-то сброшен один из них.

К данной истории, взятой из современности, я хочу добавить еще одну, из писаний античного греческого писателя. Два еврейских солдата, во времена императора Веспасиана, совершили много совместных походов, и встречи с опасностями, наконец, вскормили союз сердец. Они были известны на всю армию как два друга-брата; они переживали и сражались друг за друга. Их дружба могла бы несмотря ни на что продлиться до самой смерти, если бы ни удача одного, которая уязвила гордость другого и выразилась в повышении в ранг центуриона, под предводительством Джона, стоящего во главе особого подразделения еврейских войск.

С этого самого момента их прошлая привязанность превратилась в самую лютую вражду. Они примкнули к противоборствующим группировкам, и испытывали свою судьбу в столкновении с противником. Так они жили в течение более чем двух лет, давая клятву во взаимной мести и разжигаемые непобедимым духом неприязни. Наконец, однако, та еврейская группировка, которой принадлежал обычный солдат, объединившись с римлянами, стала одерживать верх, и оттеснила Джона с его приспешниками к Римскому храму. История явила нам более чем одну картину ужасного пожарища этого великолепного сооружения. Римские воины собрались вокруг него; весь храм полыхал, и тысячи были заметны в огне его священного круговорота. Так сложилось, что теперь удачливый солдат увидел своего друга  на зубчатых стенах одной из самых высоких башен, который оглядывался в страхе и которого вот-вот поглотило бы пламя.  Вся его прежняя привязанность теперь возвратилась; он увидел близкого сердцу человека на грани погибели; и не в силах противостоять порыву, он бросился бежать, раскинув руки и взывая к своему товарищу прыгнуть с высоты и спастись. Центурион с высоты услышал и повиновался, и когда он сбросился с вершины башни в руки своего друга-воина, они оба пали жертвами на месте; один, раздавленный насмерть телом своего товарища, а другой был расплющен под тяжестью его падения.

Перевод на русский язык является авторским, единственным в своем роде на данный момент.